КС2

К вероятному читателю: Расширенная до неприличных размеров миниатюра. Зарисовка из жизни, описание случая столь банального и обыденного, что он резцом скульптора врезался в неподатливую память. История с художественным описанием и вынесенным отдельным куском потоком мысли по её поводу.

В магазине было тепло. А учитывая приход с улицы — так даже жарко. Закоченевшая с мороза кожа наливалось неестественным теплом. Захваченная со свежим воздухом бодрость уходила из тела; в середине лба, между двумя гудящими от учёбы и недосыпа глазами разгоралась боль. На плечи навалилась до поры до времени скрывавшаяся в затаённых уголках тела усталость.

Я, рьяно стягивая сдавливающий ободок кепки, снимая перчатки и стараясь не задеть распушенный колючий шарф, расстёгнул молнию одутловатой зимней куртки и не спеша поплёлся к прилавку.

Не менее усталая, измотанная работой и приближением ночи, продавщица скользнула по мне пустым взглядом и уткнулась обратно в столбик расчётов, раскиданных по тусклому листу журнала. За её спиной громоздились рассыпанные в призывно раскрытые коробки конфеты и печенья, лежал на усыпанной крошкой деревяшке хлеб, строили причудливые колонны пачки чая и банки кофе. Перевивая всё это разнообразие, расползались по шкафам и отгороженному стеклом кассовому аппарату разноцветные гирлянды, дешёво сверкая в свете газоразрядных ламп. Под ногами посетителей хлюпала пережёванная десятками сапог картонка от коробок, расползшаяся грязными и мокрыми кусками. Она почему-то всегда вгоняла меня в состояние уныния и вызывала неосознанное отвращение. Никогда не мог понять целесообразности её применения в зимний период, когда прилипший к подошвам снег неизменно растапливается смазанными коричневыми следами на полу.

Я принялся внимательно изучать ценники на кофе, тупо и замедленно обдумывая их, не в силах (по усталости) быстро и точно решить, что же мне на самом деле нужно.

Скрипнула зелёная пластиковая дверь, обдав свежим воздухом и бликом матового стекла. Зашёл невысокий и немолодой мужчина, взъерошенный ворохом собственных проблем. Он немножко неуверенно подошёл к прилавку, посмотрел внимательно и подслеповато на порядком прореженный под вечер товар. Затем потёр руками в толстых коричневых рукавицах морщинистый серый лоб и унылым голосом обратился к продавщице:

— Дайте вон того печенья килограмм. Нет, слева, шоколадное, которое на второй полке.

Также немолодая уже продавщица, с осунувшимся лицом и помутневшими за рабочий день глазами нехотя пошла подбирать заказанные сладости, даже не сделав попытки скрыть нотки усталого раздражения в голосе:

— Это, что ли?

Взгромоздив ребристый пакет на покрытую мелкими царапинами платформу электронных весов, она резко выбила пальцами вес и произнесла, уставившись в одну точку:

— Двадцать шесть пятьдесят, — и, получив полтинник и мельком взглянув на раскрытую полку кассового аппарату, столь же отрешённо добавила — у вас полтора рубля будет?

Мужчина молча залез рукой в карман потёртой кожаной куртки, поскрёбся там какое-то время, стараясь не замечать сдвинувшиеся то ли от головной боли, то ли от немого укора «давай уже быстрее» брови женщины и выудил затёртые и грязные десятикопеечные монеты, перемешанные со откуда-то появляющейся в любых карманах серой грязью. Рассыпав их по украшенному сигаретной рекламой блюдцу, он неуклюже смял полученную сдачу (висевшая на плече тяжёлая сумка и снятая рукавица заметно стесняли движения) всё в тот же карман, схватил завязанный пакет с печеньями, украшенный россыпью крошек в полиэтиленовых уголках, и вышел. Тихо затворилась зелёная пластиковая дверь, вновь моргнув отражёнными фарами проехавшего автомобиля. Скрылся из поля моего зрения покупатель, похожий на точно таких же — усталых, измотавшихся, уткнувшихся в свой маленький мирок, думающих о давящих со всех сторон заботах и проблемах.

Он придёт домой, раскрыв дверь вплетённым в толстую связку ключом. Он вытрет сапоги об съехавший коврик и скажет громко: «Я пришёл». Прибегут дети, подойдёт с кухни жена, застав его за тем как он, оставив шарф и шапку на вешалке, достанет из сумки печенье и натянуто, но старательно улыбнётся. Дети радостно обнимут его, невольно выпрямляя и делая честнее его вдруг ставшую довольной улыбку, и умчатся с пакетом в руках на кухню. А он почувствует себя счастливым.

Я окончательно сделал свой выбор и захотел даже как-то приветливо, в контраст с тягучим усталым вечером обратиться к продавщице. Но, раскрыв рот, растерял весь свой настрой (ведь я никогда, к сожалению, не был особо общительным и приветливым человеком, что, наверное, неправильно) и без каких-либо интонаций произнёс:

— Кофе за сорок четыре двадцать.

Я покупал своё маленькое счастье, которым одарят меня дома занятые ремонтом родители. Почему, столь натянуто и неправильно купленное, не вызывающее в этот момент ни грамма радости, лишь тешущее призрачное предвкушение, оно впоследствии отблагодарит тебя теплом, уютом и покоем? Мы сами, закостеневшие, усталые, забитые и нагруженные мыслями, покупаем его у продавцов счастья, почему-то столь похожих на нас самих. Не пора ли обставить этот процесс соответственно той отдаче, которую он принесёт? Разве нельзя одарить их своим теплом, отринув собственные невесёлые размышления, изобразить некое подобие улыбки и вплести в свою речь интонации радующегося жизни человека? Или кризис общения действительно наступил? Боюсь, ответы на эти вопросы каждый сможет найти лишь в самом себе