КС2

«Развевался флаг на ветру. И был этот флаг инопланетным, Поэтому в нём было что-то… неземное!» Никита Куропаткин, Возвращение босоногой улитки, 1968 г.

Наверное, в Советском союзе мало людей, которых полностью удовлетворяет их положение. Один советский философ, в последствии ставший знаменитым, и о котором пойдёт речь, мог о себе сказать с полной уверенностью, что он занимается в жизни своим делом.

Одним тёплым летним утром поднялся Никита Борисович Куропаткин с постели, сделал зарядку, умылся, и пошёл на кухню в предвкушении вкусного завтрака. Например, манной каши с капустной котлеткой. Супруга Никиты Борисовича Евдокия Карловна, добрейшей души женщина, готовила капустные котлеты в манной каше просто чрезвычайно вкусно, все соседки переписывали у неё рецепт этого замечательного блюда, но никто не смог сготовить его так же хорошо.

На кухне Никита Куропаткин застал свою жену, напевающую мотив песни Эдиты Пьехи, в халате и бигудях.

— Доброе утро, дорогая Дуся. — вежливо поздоровался с женой Никита Борисович. — Что у нас сегодня на завтрак?

— Доброе, Никитушка, доброе, миленький. — Сварливо поприветствовала мужа Дуся. — На завтрак то что ты любишь. Как твой роман?

— Ты же знаешь, что это не роман, Евдокия, это — научная работа.

— Да-да, дорогуша, вот твой завтрак. Ты уже умылся? — Насупила брови Евдокия Карловна. — Не умылся! Опять забыл! — Она всплеснула руками.

Тихо пробурчав что-то себе под нос, Никита Куропаткин пошёл в ванную и начал чистить зубы. Только он начал это делать, как вспомнил, что уже умывался сегодня!

— Ай, дурная голова!.. — Сказал сам на себя Никита Борисович, и снова отправился на кухню.

Тут он увидел, что вместо манной кашки с капустной котлеткой дорогая жена ему приготовила яичницу с докторской колбасой. Лицо его побагровело.

— Ты что сделала, о, монстр нечестивой плоти? — вскричал он. — Ты сделала мне яичницу?!

— Да, дорогой, — испуганно пролепетала жена.

Никита Куропаткин был от природы чрезвычайно добрым, это даже отмечали коллеги по НИИ, и поэтому он лишь плюнул в яичницу, строго наказал жене: «Больше так не делай», и погрозил указательным пальцем левой руки. Впрочем, жена его тоже была от природы не менее добра, а ещё очень любила своего верного супруга, поэтому лишь сказала: «Больше не буду» и проводила Никиту Борисовича на работу.

Философ Куропаткин шагал по улице Строителей-Энтузиастов по направлению к родному НИИ и перечитывал рукописи своей философской книги «На горизонте всходит динозавр».

— Так-так, сцену с ежом надо сделать более… душещипательной, да. — пробормотал он себе под нос и поднял глаза в небо, будто желая спросить у него вдохновения.

Но в небе, как ни странно, ничего он не увидел, а вот у забора стройки стоял какой-то престранный аппарат, весь из металла, обтекаемой формы, и блестел на солнце. Спиной об него облокотился мужик в спецовке, а рядом — другой, тоже в спецовке. Но с завёрнутыми рукавами. Тот который не с завёрнутыми рукавами, жевал в зубах незажжённую сигарету и смотрел прямо на Никиту Борисовича. Впрочем, как и тот что с завёрнутыми…

Никита Куропаткин как полноценный член советского общества, решил поприветствовать рабочий класс и уверенной походкой пошёл к мужикам.

— Привет, рабочий класс! — бодро сказал философ, подойдя к.

— Здорова, — мрачно ответил рабочий класс. Точнее, мужик с завёрнутыми рукавами, выплюнувший сигарету прямо на землю, еще перед тем как Никита Куропаткин приблизился.

— Новое оборудование внедряем? — Никита Куропаткин похлопал ладонью по холодному хромированному боку аппарата.

— Ты это, не трожь!

— Да!

— Лучше это… испытать хошь?

— Да, — это вторил рабочий со спущенными рукавами.

— А что за машина? — заинтересовался философ, втайне надеясь, что это экскаватор, потому что ещё с детства пропитался к ним любовью.

— Экскаватор, во!

— Да! — опять начал поддакивать.

— Да я… спешу…

— Работа не волк… — начал рабочий со спущенными рукавами.

— …в лес не убежит! — второй закончил за него, и оба расхохотались. Никита Куропаткин тоже вежливо заулыбался. «Всё-таки, хорошая у нас страна — СССР! Даже рабочий класс в ней философствует, » — подумал он. — «А раз так, то грех не прокатиться!»

— Ну, давайте, ребята. Куда залазить?

— А вот сюда, — сказал рабочий со спущенными рукавами, что-то нажал на коробочке, которую вынул из кармана, и невидимая дверца на хромированном корпусе машины отъехала вверх.

— Эй-эй, аккуратнее! Пиджак!.. — вскричал Никита Борисович, обнаружив, что оба рабочего его буквально заталкивают в аппарат.

Дверь закрылась также легко и бесшумно, как и распахнулась, и философ обнаружил себя внутри диковинной машины, а затем с удивлением заметил, что рабочие остались снаружи. «Доверяют! Рабочий класс!» — с уважением подумал Куропаткин, и тут что-то зажужжало, потом загремело, а потом вообще затихло.

— Гы-гы! — сказал снаружи один рабочий другому, когда хромированный агрегат исчез.

— Гы. — констатировал рабочий со спущенными рукавами.

Никита Куропаткин уже было задумался, как управлять этим диковинным экскаватором, но дверь открылась, и в проём заглянули три сощуренных жёлтых глаза.

— При-вет, зем-ля-нин, — чеканя каждую букву, сказал трёхглазый.

Философ сразу же всё понял — инопланетянин! Надо сказать, понял тут же безошибочно, потому что верил в них, надеясь на скорый инопланетный контакт землян с инопланетной цивилизацией, и иногда даже обычных людей (в последний раз, например — нового начальника Коробочкина) принимал за посланцев других миров.

— Приветствую, о, представитель иноземной цивилизации! — Никита Борисович постарался придать своему голосу важность, и даже поднял ладонь вверх, но, больно стукнув ею о низкий потолок, опустил.

— К че-му эта о-фи-ци… ци… ци… — инопланетянин стукнул себя по лбу трёхпалой конечностью, — официальность. Из-ви-ни-те, мой ди-ало-говы-й пере-вод-чик ещё несо… со… — опять стукнул, — несовершенен. — это слово он произнёс так быстро, что философ едва понял — казалось, что пришелец сказал что-то вроде «нсвршнен».

— Ничего! — широко улыбнулся Никита Борисович. — Я от имени планеты Земля хочу поприветствовать вашу цивилизацию и готов к обмену знаниями и опытом! — и протянул руку. Но потом, представив, как будет пожимать трёхпалую лапу инопланетянина, оттянул обратно. Да и может у них это не принято…

— О бо-ги, — Куропаткину показалось, что инопланетянин поморщился всеми тремя глазами, — вот сколь-ко уже при-бы-вает вас, и все хотят делиться зна-ниями! Что за су-ще-ства такие назойливые!

— А чего, я не первый человек тут? — удивился философ.

— И да-же не вто-рой! — то ли аппарат перевода речи на русский барахлил, то ли пришелец действительно сказал эту фразу с гордостью.

— Жаль, — протянул философ. — Тогда зачем же я здесь?

— Понимание придёт, — многозначительно сказал гуманоид и сделал приглашающий жест из агрегата.

Никита Борисович шёл за инопланетянином по инопланетному кораблю и наблюдал за жизнью пришельцев. «Да тут у них уже коммунизм!» — заметил он. И правда, признаки коммунизма в отдельно взятом космическом судне, были налицо. Конечно же, читатель знает, как отличить коммунизм от капитализма, посему перечислять эти признаки здесь я не буду.

Ещё Куропаткина как философа очень интересовали сами инопланетяне, и по их внешнему виду он пытался сделать выводы о том, как они живут и ради чего живут.

Ради чего живут — конечно же, как и все высшие существа (а пришельцы, несомненно, были именно такими), ради светлого будущего. «Позвольте, но оно же у них уже наступило, » — заметил сам себе философ. — «Коммунизм — разве это не светлое будущее? Вот они пришли к коммунизму, и ради чего они живут теперь?»

Философ глубоко задумался и не заметил, как инопланетянин привёл его к двери. Гуманоид вставил какой-то странный ключ в узкое отверстие и дверь открылась. Он довольно грубо впихнул Никиту Куропаткина в эту комнату и закрыл снаружи дверь. Никита Борисович остался один в тёмной комнате и начал, ничего не понимая, озираться.

Смотреть тут было не на что, хотя, возможно, было, но никак не посмотреть, ибо темно. Через минуту философ понял, что он тут всё-таки не один, поскольку послышался голос:

— О! Новенького привели…

Не один, определённо.

— Небось тоже философ! Ха-ха-ха…

— Да-а, в нашем полку прибыло.

— И не говори, Вась, прибыло.

Совсем не один.

Вот глаза Никиты Куропаткина чуть привыкли к темноте, и он обнаружил, что комната буквально забита людьми — кроме нашего философа здесь находилось человек тридцать.

— А вы кто такие? Люди? — недоверчиво спросил Никита Борисович.

— Мы — философы. А людей из нас делают, — говоривший, наверное, покосился на дверь (в темноте-то было не видно), иначе как объяснить эту паузу? — они.

— Надо же, я тоже философ! Коллеги! — обрадовано сказал наш философ.

— А чему радуешься-то? Знаешь, зачем ты здесь?

— Догадываюсь, что пришельцы захотели показать нам то, к чему стремится Советский Союз, дабы придать нам энтузиазму…

— Чёрта лысого они хотели тебе показать! — донёсся чей-то грубый писклявый голос из угла, и Куропаткин сконфуженно замолчал.

— Его самого, — сказал тот человек, что предположительно косился на дверь. — Мы здесь, брат, не за тем, чтобы перенимать опыт, мы здесь вообще ни за чем. Они нас здесь держат, чтобы мы своими бреднями не мешали становлению коммунизма в нашей стране.

— Вот так, — добавил писклявый голос, тот же самый.

— Но позвольте… Это неправильно! Мне нужно говорить…

— Говорить можешь. Но убедить — никогда! Мы — философы, брат. Но инопланетяне оказались умнее нас, — грустно сказал голос.

— Мы даже все вместе пишем философский автобиографический трактат «Заблудшие души», в котором рассказываем о… да, впрочем, неважно — всё равно это никто не прочитает! — сказал грустный голос и его обладатель начал ковырять палочкой землю. Но этого никто не видел, потому что была темнота.

Никита Борисович провёл два дня в этом тёмном изоляторе. Окончательно извёлся беседами с этими философами, но на третий день дверь открылась и свет обжигающим потоком брызнул ему в лицо.

— Куропаткин! — воззвал громовой голос пришельца.

— Я!

— За мной.

Пришелец привёл его к человеку, то есть, инопланетянину, которого велел называть Гудрон. Наш измождённый философ вошёл в уютный светлый кабинет и в нерешительности остановился перед сидящим напротив толстым пришельцем, всеми тремя своими глазами уставившемся на Никиту Борисовича.

— Никита… Куропаткин, значит. Философ. Так?

— Да, товарищ. — сказал философ с важностью и тут же понял, что сказал не то.

— Товарищ?! — взревел в праведном гневе Гудрон. — Кырдзыбуль!

— Я здесь! — сказал громовой голос, что пять минут назад произнёс «Куропаткин!» из дверного проёма.

— Научи Куропаткина, как надо обращаться ко мне. Только не убивать!

— Пойдём, — прогремел Кырдзыбуль и потащил Никиту Борисовича за шиворот за дверь. За дверью стукнул по голове и прохрипел: — к господину обращаться только Гудрон! Или я тебе не говорил?! Ещё раз стукнуть? — и замахнулся.

— Не надо, товарищ Кырдзыбуль, я понял, — сказал Никита Борисович.

— То-то же, — пришелец впихнул Куропаткина обратно в кабинет, а сам остался за дверью.

— Ну что, будем говорить? Или сразу казнить?.. — казалось, Гудрон не спрашивал, а размышлял вслух, но наш филосов всё-таки решился ответить:

— Речь, Гудрон, — это то, что отличает разумных существ от существ неразумных, которые сразу перешли бы к казн… к делу.

Гудрон удивлённо приподнял все три брови.

— А я вижу, язык у тебя подвешен за правильное место. Не то, что у тех мямлей-философов, которые твои сокамерники. Ты знаешь, за что ты здесь оказался?

Никита Сергеевич опять задумался: если сказать, что не знает, в принципе, ничего плохого случиться не должно. Но он ведь знает! Сокамерники рассказали во всех подробностях. «К тому же, Гудрон считает, что я не такой глупец, язык подвешен, так что нет — надо бы сказать, » — решил Куропаткин, и сказал:

— Знаю, Гудрон.

— И за что же?

— Я оказался среди этих заблудших в лабиринтах собственного разума душ потому что по мнению… мнэ-э… по мнению. В общем, как бы разлагаю общество своими философскими мыслями.

— «Как бы»? — недовольно спросил Гудрон.

— Гудрон, я так понял, что вы вообще выкрадываете сюда всех философов со всего Союза, потому что считаете, что они препятствуют достижению нашей главной цели. Так?

— Ну.

— Так вот, у вас, видимо, немного неверное представление о современной советской философии… дело в том, что мы… то есть, я — философ, который пропагандирует коммунистическую идею, своими речами сплачивает народ в борьбе за светлое будущее. Понимаете? Народ-то это понимает!

— Н-да?

— Да. Наш народ нуждается в тех, кто выведет их из лабиринта сомнений к верному выходу.

— Интересно!

— Да-да. Кстати… Я как раз пишу сейчас книгу «На горизон…»… мнэ-э… впрочем, неважно, как она называется. Так вот, там я пытаюсь создать и классифицировать новое мировоззрение, мировоззрение советского человека, стремящегося только вперёд. Могу процитировать отрывок.

Никита Куропаткин встал в позу поэта перед аудиторией и громогласным голосом, громогласности которого позавидовал бы Кырдзыбуль, начал:

— «…взяв в руки своё ружьё, он свернул дуло узлом. Ни один рабочий не смел иметь ружья, и Корней понимал это. А так как у товарища Копушкина было ружьё, он решил, что не смеет больше носить звание советского рабочего. Поэтому Корней Никодимович Копушкин стал космонавтом. Распрощавшись со своей женой-комсомолкой, которая осталась работать на заводе, Корней вышел из своего дома, и понял, что уходит навсегда. Он поднял взор к небу и попытался заметить хоть одну звезду. Был день — звёзд на небе не наблюдалось. «Ещё не вечер, » — подумал Корней и пошёл прямо к автобусной остановке.

Ещё был не вечер для этого человека. Но вскоре он полетит навстречу звёздам, навстречу вечной ночи и неведомым глубинам, навстречу пришельцам, которые, как известно…» гм… дальше не буду, в общем. Ну, это из раннего… — смутился Никита Борисович.

— Интересно! Послушайте-ка…

— Ну-у, — смущённо пробормотал философ, а Гудрон уже восторженно хлопал в трёхпалые ладоши.

— Вы открыли мне глаза, Никита Сергеевич!

— Борисович, — ещё больше смутившись, поправил Куропаткин.

— Борисович, точно. Так вот… Творчество ваше мне пришлось по душе, не скрою. — Гудрон замолчал, видимо, о чём-то задумавшись.

— Так вы меня отпустите на Землю? — догадался наш философ.

— Ни в коем случае! Ваши книги интересны только как художественная литература, но ни в коем случае не как философско-научная. Или научно-философская…

— Да что вы понимаете в философии! — в сердцах воскликнул Никита Борисович.

— Что-о?! — Гудрон аж приподнялся с кресла.

Никита Куропаткин, философ с тридцатилетним стажем, кандидат наук и прочих прелестей этого мира, понял что ляпнул что-то не то. Надо было срочно выкручиваться.

— Я имею ввиду… э-э… что у вас как у иноземных пришельцев совершенно другой склад ума, и под словом «философия» вы подразумеваете нечто другое, очевидно. — попытался выкрутиться философ.

— Молчать, неверный!!! Казнь, казнь, казнь!!! — завопил Гудрон в приступе гнева.

— Казнь, уважаемый? Но как же, у вас же коммунизм! Самое гуманное, что может быть на Земле… ой… то есть, во вселенной. И вы произносите это слово, которое означает практически звериную расправу не над личностью, правда, а над её оболочкой? Мои труды вам не казнить!!! Они будут жить вечно! — воскликнул Никита Куропаткин и поднял указательный палец вверх. Посмотрел на него, смутился и опустил.

— Букашка! — теперь настала очередь инопланетянина восклицать. — Как ты можешь так разговаривать со мной!!! Кто ты такой! И ещё меня учить вздумал?! Кырдзыбу-у-уль! — практически завизжал Гудрон, — отрубить ему го-о-о-олову!!!

Никита Борисович вздрогнул: неужели, правда отрубят? Тем временем в дверном проёме показался растерянный Кырдзыбуль.

— Гудрон Кукарекович, но как же… У нас действует только казнь расчленением, а отрубление головы признано в прошлом году архаизмом и запрещено…

— Молча-а-ать! — вопил Гудрон. — Уведи тогда его с глаз моих!!!

— Слушаюсь.

Кырдзыбуль взял Никиту Куропаткина за шиворот и потащил по коридору.

— Слушай, ты чего это самое… Гудроныча-то разозлил так? Чего он развопился-то, а?

— Да пёс его знает! — развёл руками философ.

— Да-а… Нельзя ему волноваться-то. Возраст не тот, всё-таки, не сто лет уже, не сто… а я-то помню его ещё карапузом, бегающим по тёмным коридорам станции! — Кырдзыбуль улыбнулся своим воспоминаниям. — Ну ладно… Надо его не волновать. Давай знаешь что, отпущу я тебя. На Землю. А Гудрону скажу, что ты от стыда сделал себе саморасчленение.

— Саморасчленение? — охнул Куропаткин.

— Ну да. Это у нас так делают только настоящие воины, когда понимают, что больше не могут жить на этом свете… Так вот. И тебе меньше проблем будет, и ему это самое… моральное удовлетворение, во. Так что как на это смотришь? — умоляюще уставился на философа Кырдзыбуль.

— Да я в принципе не против…

Возле забора стройки приземлился хромированный летательный аппарат, названный двумя представителями рабочего класса экскаватором. Медленно опустившись на землю, экскаватор зашипел и дверь уползла вверх. Прямо в объятия двух уже знакомых нам псевдо-представителей рабочего класса из аппарата выпрыгнул Никита Борисович Куропаткин.

— Ты! — воскликнул рабочий с засучёнными рукавами.

— Ты! — не меньше удивился рабочий со спущенными.

— Я, ребята. Привет и пока, — быстро сказал Никита Куропаткин и, вырвавшись, побежал по направлению к отделению милиции.

Философ добежал до угла ближайшего дома и остановился отдышаться. Отдышавшись, продолжил свой бег, но из одного из балконов сорвалась простыня и с головой накрыла Никиту Борисовича. Запутавшись в ней, но по инерции не прекращая ход, Куропаткин врезался в стоящую на обочине «Победу», а потом, словно отрикошетив, с разбегу влетел в троллейбус. Услышав испуганные крики пассажиров, ещё не понявший, в чём дело философ, и так и не сумевший выпутаться из цепких простынных объятий, разорвал на себе эту материю и оглядел окружающий мир.

Так Никита Куропаткин вернулся на Землю, где вскоре закончил книгу «На горизонте всходит динозавр».

---