КС2

Весело перемигиваются синие и красные огоньки в открытом окошке FlashGet'а. Уже через пару минут они сольются в очередную композицию Боба Марли и зазвучат в своем новом качестве, радуя слух искушенного фаната давно умершего музыканта.

Регги… Я люблю регги. Это чертовски теплая и добрая музыка. Знаешь, когда я слушаю какую-нибудь новую песню, я всегда думаю о том, как она пахнет. Вчерашние Чайфы, например, пахли кефиром и трехзвездочным коньяком. Странно, правда? Но почему-то они пахли именно так…

Боб Марли пахнет солнцем и марихуаной. А еще Боб Марли пахнет соленой морской водой и чистым небом. Боб Марли прямо-таки насквозь пропах свободой.

Священная гора Зион. Гора Зион слишком далеко, чтобы в нее верить. Мы верим в Неву и Смольный. Мы верим в силу денег и счастливую старость. Я верю в жестокость, ты веришь в нежность. Я реалист, ты реалистка. Нам не суждено стоять на вершине святой горы.

Конец песни. Несколько секунд мы сидим в тишине, потом неспешно начинается следующая композиция. Я оборачиваюсь и смотрю на тебя. Ты сидишь в кресле, сложив ноги по-турецки, и с любовью приводишь в порядок и без того безупречные ногти на руках. Я знаю, что ты не любишь лак, но на этот раз твои ногти накрашены. Сегодня необычный день.

Я смотрю на тебя. Тебе чертовски идет короткая стрижка. Ты знаешь, что мне нравится, когда твои волосы коротко подстрижены. Ты любишь доставлять людям радость.

Я встаю и иду на кухню. Кухня — последнее место в нашей квартире, в которой осталось что-то от меня-бывшего, меня-до-тебя. Здесь, на кухне, дым и запах алкоголя успешно борются с чистотой и любовью. Смешно и не смешно одновременно признавать сам факт наличия такой борьбы… Я люблю тебя, но все-таки чертовски неприятно осознавать, что мужчине приходится скрываться от жены в столь прозаичном месте, как кухня.

Сигареты специально убраны в самый дальний угол шкафа. Тебе не нравится, что я курю. Это выражается в таких вот мелочах: то задвинешь блок за стойку с посудой, то уберешь куда-нибудь все зажигалки, то оставишь в посудомоечной машине все пепельницы… Иногда мне кажется, что для тебя это дело принципа. Тебе просто не с чем больше бороться…

Я облокачиваюсь на подоконник и открываю окно. Наши окна ведут во двор. Во дворе — чертовски симпатичный пейзаж: деревья, скамейки, посыпанная песком дорожка. Теперь деревья почернели и лишились листьев, а дорожку замело снегом. Скамьи пышут холодом и недружелюбием. Если бы сделка происходила зимой — я ни за что не купил бы эту квартиру…

Щелкаю пальцами. Окурок красиво летит по параболе и исчезает в темноте. Невероятно правильно летит. Наверное, просто нет ветра.

Странно — совсем нет ветра. Интересное, кстати, дело — если на улице сильный ветер, это заметно сразу. А вот если ветра нет — требуется усилие, чтобы это осознать. Интересно, всегда ли нужно усилие для того, чтобы свыкнуться с мыслью, что чего-то в твоей жизни не хватает?..

Когда окурок падает вниз — в этом нет ничего эстетичного. Как нет ничего эстетичного и в самом процессе курения — по сути, что может быть эстетичного в медленном самоубийстве? Зато когда в ночной тиши этот окурок с секундным хлопком-шипением врезается в чуть заметную корочку льда на снегу, когда он разбивается о белую гладь и распадается на множество мелких огней, а затем мгновенно гаснет — это ли не искусство, это ли не то, ради чего стоит убить себя? Тем более всего за одну жизнь ты успеваешь посмотреть на это падение сотни раз…

Окно можно закрывать — с дымом разберется кондиционер. Он заменит живой дым на мертвенно-чистый воздух. Грустно улыбаюсь — таковы правила.

Нащупываю в кармане мятную жевательную резинку. Тебе ведь не нравится запах табака… Что же — говорят, еще и для зубов полезно.

Ты одета в черное вечернее платье. Ты красива. Необыкновенно красива. Ради тебя тоже стоит жить… И умереть.

Леди в черном. Ты улыбаешься. Ты знаешь, я люблю, когда ты в черном. За эти годы ты и сама полюбила черный цвет. Или хотя бы постаралась показать мне, что полюбила его. Наверное, не каждая блондинка согласится стать брюнеткой лишь из любви к темным тонам… Но ты же знаешь, что я без ума от коротко стриженых брюнеток.

Ты все обо мне знаешь. Ты знаешь, какой сорт кофе я люблю больше других. Ты знаешь, когда и какую музыку ставить, чтобы улучшить мое настроение. Ты знаешь, что кажешься мне прекрасной всегда, независимо от места и времени. Ты знаешь, что я безрассудно влюблен в тебя. И это знание дает тебе право не любить меня.

Я беру тебя под руку, и мы спускаемся вниз. Подходим к машине, я галантно открываю перед тобой дверцу. Ты нехотя залезаешь внутрь. Я знаю, что тебе не нравится моя машина. Ты не любишь больших черных машин. Ты всегда говоришь, что она похожа на катафалк.

Мы едем, и ты беззаботно расспрашиваешь меня о чем-то. Я механически отвечаю, стараясь не отвлекаться от дороги. Наманикюренный пальчик давит на кнопку приборной доски, и салон автомобиля заполняет приятный, не напрягающий блюз. Вокруг меня — Гэри Мур, но в голове моей почему-то запах моря и песка. Гэри Мур пахнет дешевым вином и непрожаренным бифштексом с кровью. В моей голове солнце и Боб Марли…

Мы подъезжаем к конечной цели нашего вояжа. Улыбающийся швейцар услужливо подает тебе руку, явно хочет, но не решается ее поцеловать. Благосклонно и несколько растерянно сую ему измятую купюру. Мы проходим внутрь.

Заказан столик в глубине зала. Я знаю, что это твой любимый столик. Там всегда царит приятный полумрак, да и музыканты недалеко… Ты любишь заказывать свою музыку. Иногда мне кажется, что тебе хочется, чтобы все слушали только то, чего хочешь ты…

Фальшиво улыбающиеся официанты. В заведении такого класса они могли бы улыбаться чуть искреннее… Меню, карта вин, заказ… Музыканты играют джаз. Их джаз не пахнет никак. Их джаз пахнет усталостью и безразличием.

Ты все говоришь, говоришь, говоришь… Обычно ты не говоришь так много. Мне хочется подумать, что это вино развязало твой язык, но ведь вино еще не принесли…

Мы едим. Я ем молча, лишь изредка киваю тебе в знак согласия. Здесь хорошо кормят. Здешняя еда пахнет джазом и шестидесятыми… В отличие от здешней музыки.

Песня заканчивается. Подзываю одного из музыкантов, вытаскиваю бумажник, объясняю, чего я хочу услышать. Даю ему какую-то крупную купюру… Сам я смотрю на тебя. Он намекает, что мой заказ — песня совсем не их профиля… Раздраженно отмахиваюсь и добавляю еще столько же сверху. Он учтиво кланяется и отступает к товарищам. Серьги в твоих ушах горят черным огнем.

Хорошо, что они не пытаются петь. Мне достаточно и музыки. Они играют хорошо, старательно. Их регги пахнет регги и ничем лишним. Именно так и должен пахнуть настоящий ресторанный регги.

Извиняюсь и встаю из-за стола. Ты понимающе улыбаешься и делаешь чуть заметный глоток. Ты умеешь пить хорошее вино…

Подзываю официанта. Иду вместе с ним по направлению к ватерклозету. Объясняю, что не следует стеснять мою супругу ни в чем… Выдираю из чековой книжки страницу, подписываюсь угодливо протянутой авторучкой, отдаю ему. Сумму проставишь сам. Умница. Улыбаюсь, получаю ответную улыбку. Еще купюра. Как легко нынче достаются улыбки…

Захожу в туалет. С наслаждением затягиваюсь. Еще и еще. Курю жадно и быстро. Дергаю пальцем воротник рубашки. Пуговица отрывается и безвольно провисает на тонкой нити. Смотрю в большое настенное зеркало. Из зеркала на меня смотрит злой и, в общем-то, несимпатичный человек.

Впервые в жизни мне хочется разбить собственное отражение…

В хороших ресторанах всегда можно выйти на улицу через туалет. И здесь есть черный выход. По широкой дуге обхожу заведение, сажусь в машину. Снова размеренное рычание мотора и Гэри Мур. Солнце и песок, песок и солнце…

Я устал бежать. Устал ждать. Устал верить в себя. Просто устал.

Останавливаюсь на мосту. Внизу — Нева. Черт возьми, льда уже нет. Какая досада. Возвращаюсь к машине. Я знаю, что лежит в бардачке. Моя свобода.

Я стою на другой стороне ограды. В спину мне дышат проезжающие мимо машины, в лицо дует холодный северный ветер. Жаль, что нет дождя… Чертовски романтично.

Сейчас ночь, но я знаю, что с утра не будет солнца. Не будет ни солнца, ни моря, ни песка. Если слишком долго скрывать солнце за облаками — оно в конце концов гаснет.

Дышать тяжело. Я нервничаю. По лбу стекают капли пота. Я боюсь. Одной рукой обхватываю ограду, другую поднимаю к виску.

Холодный металл… Что же, это мой выбор.

Я жму на курок. Моя свобода — где-то там, в глубине ствола.

Тихий щелчок. Ноги подкашиваются, но я удерживаюсь. Хватаю воздух ртом, со всей силой прижимаюсь к решетке. Ничего не соображая, перелезаю обратно. Провожу рукавом по лбу, пытаюсь угомонить бешено бьющееся сердце. Смотрю на кусок металла в руке.

Меня пронзает нечеловеческая злоба. Я направляю ствол вверх и в бессилии вновь жму на курок.

Оглушительный выстрел.

Я грязно матерюсь и со всей силы швыряю пистолет в реку. Разворачиваюсь и иду к джипу. Я плачу.

Сажусь за руль. В моей голове нет моря и песка. Вокруг меня вновь недожаренный и дешевый Гэри Мур.

В моей голове пустота и чужие слова.

Think you're in heaven but you're living in hell…

Time alone — oh, time will tell…