КС2

Чем бы вас таким напугать? Не знаю, не знаю. В ужастиках вас всяким дерьмом стращают, а вы и рады. Всяких червей и пиявок показывают, и прочую гадость. А еще — разные сверхъестественные явления. Почему-то увидев нечто, не вписывающееся в его представление о мире, человек с готовностью впадает в идиотское, животное состояние ужаса. Ну и конечно же нельзя забывать способность людей бояться любой тени. Тень — это страшно. Потому что тень отбрасывает что-то. Что — хрен знает, но на всякий случай человек начинает бояться заранее.

Господи, и ведь если бы от этого был какой-то толк! Но толку нет, поскольку ужас перед всякими зомби, червями и кладбищами в полночь — это глупое, бесполезное, иррациональное чувство. И да, чтобы уж совсем ясно было: ужастики тупы. Поэтому они так всем и нравятся. Кто там у нас мастер ужасов? Кинг? Лавкравт? Разумеется они со своими трупами, психопатами и пирокинезами. А вот Оруэлла мастером ужасов почему-то не считают. Хотя он-то описывал по-настоящему страшные вещи. Реальные вещи, события, которые могут случиться. Таких вещей полезно бояться, но, поскольку они малость сложны, для этого надо сначала подумать, а думать мало кто любит. Нет, куда приятнее читать про какого-нибудь Сияющего. Пока он там сияет, можно расслабиться и наслаждаться адреналинчиком. Можно даже ничего не чувствовать. А вы что думали? То, что вы испытываете при чтении всяких дешевых книжонок — это не эмоции, это их суррогат. Там нечего чувствовать, там не о чем чувствовать. Почему? Дык ведь в дешевых книжонках описывается то, что не имеет никакой связи с реальностью. Глупости описываются. И абсурдные поступки. Труп в ванной? Пусть себе лежит. Труп вышел из ванной и решил погулять? Это его дело. Не стой на пути, пойди займись чем-нибудь полезным. Не вижу я в этой фигне ничего страшного, за исключением того факта, что ее читают и пишут. А вот в реальности, в реальности, товарищи, ужасного ого-го сколько.

Вот ей-то сейчас вас пугать и буду. Только уж извините, я сам в этом плохо разбираюсь, так что возьму приемчики из тех же киношных ужастиков. Начнем с мерзости какой-нибудь. Мерзость, мерзость. Есть мерзость! И пить мерзость. Далеко ходить не надо — в ближайшем продуктовом магазине ее навалом.

* * *

Вильям Стефферсон внимательно смотрел в свою тарелку. Между двумя слоями мяса (которое некогда было мышцами ныне покойной птицы) виднелась какая-то сероватая губка. Выгребая из памяти небогатые знания по биологии, Вильям пытался прикинуть, чего губчатого может быть в ноге у нормальной курицы. Прикинуть это не получалось. Получалось, что никакой губчатой массы быть не должно. Поковырявшись вилкой в окороке, Стефферсон выяснил, что масса мягкая, и ему вдруг расхотелось курятины. Но ножка уже была зажарена. Ее надо было съесть. Не пропадать же добру? Все ведь едят, и ничего как-то. Живы-здоровы. Относительно. Если бы можно было серьезно покорежить себе здоровье обычной курятиной, то кто-нибудь что-нибудь сказал бы по телевизору. Кто-нибудь что-нибудь сделал бы. К тому же, вспомнил Вильям, мясо проходит контроль качества. Есть какая-то ассоциация, которая за этим следит. И если бы губчатая субстанция была вредна, даже если бы она была просто аномальна, то такие окорочка не продавали бы.

Тут Стефферсон прозрел. До этого он смотрел себе в тарелку, но не видел ничего. Он был сконцентрирован на мысленных, а не на зрительных образах. Но вот он вдруг отвлекся от своих мыслей, и увидел-таки бледную чашу надтреснутой керамики. А затем увидел стол. А потом — стену. Вот тут-то и начались проблемы, поскольку стена была построена из какого-то современного дерьма. В ней не держались ни гвозди, ни тепло. Ее при желании можно было пробить кулаком. А ведь за качеством стен тоже был контроль. Кстати, в стене было окно, и в это окно Вильям незамедлительно посмотрел. Он увидел кусочек дороги, а так же дом соседей, и это все, что там было в тот момент видно, но его мысленный взор заскользил дальше, охватывая все большую площадь. Дорога была частью мощной дорожной сети. Сети, в которой встречались колдобины, могущие на равных тягаться с лунными кратерами. По сети ночью было очень трудно куда-то доехать, днем же доехать было просто, но не факт, что вы попадали в нужный вам пункт. А еще рядом с этой паутиной бетона были пешеходные дорожки. По крайней мере, иногда были. И стыки плит на этих дорожках иногда доходили до щиколотки пешеходам. Но самое ужасное было в том, что и за качеством дорог, наверное, был какой-то контроль.

Вильяму снова вернулся мыслью и взглядом к куриной ножке. Но видел он в тарелке уже не кусок мяся с костями, а символ культивированного корпоративного раздолбайства. Раздолбайство долго кормили стеройдами и кололи антибиотиками. Оно не было природным, его производили, предварительно спланировав, смоделировав и обсудив на собраниях акционеров. Так требовали законы рынка. По крайней мере все делали вид, что так требовали законы рынка, ведь иначе получалось, что кто-то где-то был порядочной сволочью.

Вильяму окончательно расхотелось курятины, но отнюдь не расхотелось есть. В холодильнике из еды быстрого приготовления были только куриные яйца. Однако хотя в них не было никаких губчатых субстанций, они чем-то неуловимо напоминали злосчастный окорок. К счастью, в буфете еще была сухая лапша, которая почему-то считалась китайской. В лапше была куриная вкусовая добавка (других добавок многие магазины не признавали), но Стефферсон знал, что добавка по-честному химическая, и там нет ничего от злосчастной птицы. Лапшой он и пообедал.

Затем Вильям оделся (вернее, обулся, ведь на улице было лето), вышел на улицу и запер дверь. Он шел по бетону, смотрел на тени от деревьев и чувствовал затылком летнее солнце. А еще он чувствовал, что что-то не так. Что-то чертовски не так. Странно. Улица как улица. Слева дорога с трещиной, справа кирпичный одноэтажный дом с декоративными пластиковыми панелями вокруг окон. По газону некто катает стрекочущую косилку. Стеффекрсон пожал плечами (мысленно) и пошел дальше. Вроде ничего странного. Вот если бы сейчас была осень, ночь, дождь… Но ничего этого нет, греет солнце и пахнет травой вперемешку с бензином. И людей на улице много. Вот, например, справа человек косит газон, старательно огибая кирпичную стену дома. А срезанная лезвиями трава взлетает в воздух, и подхваченная ветром долетает аж до трещины на дороге слева.

Вильям прошел еще шагов двести, но странное чувство беспокойства не покидало его. Очень странно. Обычно беспокойство имеет ярко очерченный, хотя и глупый по сути, источник. Скажем, конкретный человек или какая-нибудь вещь могут вызывать у вас целый спектр неприятных чувств без явной на то причины. Но чтобы просто так — это со Стефферсоном было впервые на его памяти. Впрочем, в таких делах память часто бывает ненадежным товарищем. Вильям остановился и поглядел на свое отражение в окне дома справа, обложенном пластиковыми панелями. Но тут он заметил, что на него вопросительно смотрит человек, стригущий газон перед этим самым окном. Вильям смутился, отвернулся, развернулся и, перешагнув через трещину в дорожном бетоне, пошел к другой стороне улицы.

Прогулка не получалась. Гулять ведь тоже надо уметь. Идет человек без определенной цели, идет неторопливо, смотрит рассеянно перед собой… Думаете, на этом все кончается? Глупости. Человек ведь еще и о чем-то мыслит. Вот с этим обычно у людей проблемы. Можно, конечно, ни о чем не думать, просто идти и наслаждаться летним днем, но это сложно, и так не каждый умеет. Нужно, по-хорошему, думать о чем-то хорошем, но в то же время полезном и осмысленном. К сожалению, мысли, оставленные без присмотра, имеют склонность дрейфовать в сторону дел насущных, проблем и прочей фигни.

"Что я здесь делаю? Я же должен сейчас быть в четырех других местах одновременно. Погода хорошая, да. И? Когда-нибудь будет плохая. Пойдет дождь, но в дождь можно гулять ничуть не хуже, чем при солнце и теплом ветре. Куда я, собственно, прусь? И зачем? Тут ведь нет ничего интересного. А если даже и есть, то рядом будет течь обязательно ручеек людей. И с происшествием каждого человека (спешащего по своим делам, в отличие от меня), я буду чувствовать, что как идиот стою и пялюсь на интересное, хотя не должен бы. А должен бы быть в четырех других местах. Желательно — одновременно.

Кстати, где я? И раз уж я задал такой вопрос, кто я? Нет, я знаю как называется улица, и, безусловно, еще не забыл как меня зовут, но это ведь просто ярлыки. Ярлыки не отражают сути вещей. Где суть, мать вашу?"

Тут Стефферсон открыл глаза и ничего не увидел. Но зато почувствовал! Почувствовал, что вовсе не стоит на улице, а лежит на плоской подушке, смятой в ком. Солнечная улица была всего лишь кошмаром. И мысли, которые якобы думались там, просто приснились Стефферсону. Реально он сейчас опаздывал на работу, а вовсе не думал какую-то философию. Осознав всем сердцем, что он действительно опаздывает на работу, а так же вспомнив девушку, которая не была, честно говоря, его девушкой, с корой он не особо говорил в свое время, и которую теперь навряд ли когда-нибудь встретит, Стефферсон понял, что все в его жизни хорошо. (Почему-то чаще всего люди это осознают после не очень навязчивых кошмаров.) Вильям окончательно стряхнул сон и прыгнул с кровати в омут нового дня.

* * *

Ага, испугались! Нет? Вот козлы, а. Ведь знаете, Кингу вопреки, от нежити еще никто не помирал, а вот от некачественных куриных окорочков — много кто. И что, спрашивается, страшнее? Что, спрашивается, синее, гнилее и противнее? Эх, нет у вас, товарищи, чувства реальности.

С наилучшими,

Частично Выдуманный Гамблером Персонаж